...Он был моим другом. Жил в доме, который стоял на краю деревни, у самого поля.

Рядом с деревней – родниковая речушка, как бы отделяющая ее от поселка имени Горького с его текстильной фабрикой. Он любил свою деревню – неприметную, но чем-то особенную, затерявшуюся среди лугов и пашен. Скучал, когда пришлось уехать в Ковров получать образование: школы-десятилетки в его родной деревне не было.

В наш шестой класс Виктор пришел в мешковатом костюме, неумело сшитом из толстой ворсистой ткани, в сапогах на утолщенных каблуках, которые достались ему от отца. Появление его в классе было встречено улыбками, уж больно необычен и смешон был его наряд. Но вскоре мы перестали замечать, в чем он одет: Виктор завоевал авторитет своей собранностью, верностью данному слову. К его мнению прислушивались и ему повиновались даже самые отчаянные.

Мы видели впереди только светлое будущее, но война разрушила все планы так же, как и планы тысяч наших сверстников. В числе первой пятерки ковровских комсомольцев-добровольцев мы с Виктором уезжали на фронт…

На станции Новки, невдалеке от родной деревни, была пересадка на Иваново. Виктор ходил по перрону, смотрел в сторону родных мест и мысленно прощался с близкими, с детством. А я вспоминал наше последнюю предвоенную весну. От его деревни мы шли к этой самой станции мимо полуразвалившегося собора по старой дороге, выложенной почти сгнившими деревянными кругляшками. Огни станции манили, они были совсем близко. Но неожиданно перед нами возникло поле, заполненное талой водой и проглядывающими то тут, то там снежными островками. Обувь моя не была приспособлена для такой дороги, и Виктор, взглянув на мои ноги, начал переносить меня с одного островка на другой. Но потом островки кончились, и мы зашагали прямо по воде. Когда добрались, от моих сапог остались только голенища, и Виктор очень переживал это… А теперь от этих мест мы уходили на фронт…

…Нас направили под Москву на курсы заместителей политруков. Но уже месяца через полтора добровольцам предложили ехать на ликвидацию прорыва под Старую Руссу. И, конечно, Виктор вызвался первым. Я отстать от него не мог. Тот, кто воевал в тех местах, помнит: нелегко доставалась победа. Люди стояли насмерть. Я был ранен в те дни. Лежал во фронтовом госпитале. Рана зажила быстро, и меня отправили домой «на поправку».

Получил от Виктора письмо. О себе он писал, что разрывными пулями ранен в кисть руки и предплечье. Находится в госпитале в Новосибирске. Обучается на курсах помощников прокурора.

Позже меня отправили в шестимесячное пехотное училище. За несколько дней до его окончания меня пригласили в штаб. Там ждал Виктор. Рассказал, что работает в прокуратуре Камешковского района, что переводят в областную прокуратуру, а он подал рапорт направить его прокурором в один из районов, освобожденных от немецких захватчиков.

- Не могу оставаться в глубоком тылу, - сказал он. – Если нельзя быть на передовой, хочу трудиться там, где всего тяжелее.

Как сейчас вижу перед собой Виктора: застенчивый и в то же время какой-то бескомпромиссный взгляд, полный веры в правильность своего выбора. Вижу изуродованную разрывной пулей кисть руки, которую он старается укрыть от постороннего взгляда… То была последняя наша встреча…